Горбун

   Конец февраля. Зима умирает. Белыми руками метели хватается в агонии за ветви зеленых елей, за крыши домов, за телеграфные столбы - все пытается удержаться на скользкой, еще промерзлой земле или, в худшем случае, хотя бы напугать напоследок застигнутого в дороге одинокого человека своей ужасной кончиной. В двухэтажном частном доме известного писателя уютно, тепло и празднично, а стучащая в окна непогода только усиливает чувство комфорта.

— Уважаемый Роман Николаевич! — обратился к виновнику торжества солидный мужчина с борцовской шеей и лишним весом. — Дорогой наш Роман Николаевич! Разрешите мне поднять этот бокал в честь Вашего последнего романа «Горбун». Это вещь ласт бат нот лист, как говорят англичане. Это очередная верши на, на которую вы взобрались, как великий альпинист. А лучше книг могут быть только книги!<

— За нее! — За нее! — дружно подхватили гости, — за нее, родимую! Роман Николаевич принимал поздравления. Его карие глаза, густые, высоко зачесанные волосы, прямой нос, симпатичная ямочка на подбородке и завораживающая улыбка — все подчеркивало в нем стопроцентную удачу, попадание в самое яблочко.

      Дверь в гостиную открылась, и в проеме показался старик, с небольшим горбом на спине. Праздничное действо на миг застыло, как стоп-кадр голливудского фильма. Старик смотрел на именинника. Тот на старика. Вдруг Роман Николаевич по-боксерски начал работать руками влево-вправо, влево-вправо, сметая со стола бокалы, бутылки, тарелки... Потом он подошел к вошедшему, взял его, как ребенка, на руки и поставил прямо на стол.

   Голос Романа Николаевича как-то высоко зазвучал... - Вот! Этот горбун... Он писатель! Мы заключили с ним договор: моя фамилия и деньги, его - талант. Это он, этот горбун-гений! А я богатая бездарность. Что вы все замолчали? Любите его! Хвалите его! Аплодируйте...

    Сам старик виновато поднял ногу с раздавленного хрусталя, пытаясь переставить её в другое место. Но не нашел куда... Так и застыл на одной посреди икры и шампанского...

     В комнатке полуподвального помещения было холодно и сыро. В ее мрачной обстановке не хватало только холста с кипящим на огне котелком, чтобы уж совсем напоминать заброшенную сказочную каморку.

   Седой мужчина с небольшим горбом на спине что-то пишет, используя табурет вместо письменного стола. Ему еще нет и сорока, но выглядит он на все шестьдесят. Его тринадцатилетняя дочь учит уроки, сидя на кроватке и облокотившись на подушку в затертой наволочке, уже совершенно непонятного цвета. Дочь на секунду отвела глаза от учебника и неожиданно спросила:

—Па, а помнишь, какая у мамы была любимая песня? Когда она стирала руками белье, то пела: «Ридна маты моя, ты ночей нэдоспала...»

Голос у Наташи дрогнул, глаза повлажнели:

— Мне все кажется, что она еще жива... Просто ушла куда- то и вот-вот вернется и как всегда тихо постучит в окно...

Отец подошел, сел рядом. Затем он отложил учебник в сторону и нежно погладил дочь по голове.

— Ложись спать, Наташенька, уже поздно. Завтра тебе рано вставать. Надо многое успеть до школы...

— А ты не будешь сегодня пить?

— Не буду. Обещаю. Ложись, ложись.

     Дочь уснула под колыбельную метели. Отец писал, зачеркивал, бросал в стоящее рядом ведро скомканные листы бумаги. Словно резкие порывы ветра ударили дрожью по оконному стеклу - постучали. Хозяин открыл дверь. В проеме стоял высокий красивый мужчина:

— Заходи, Роман Николаевич, что так поздно? — засуетился перед знатным гостем писатель.

Гость молча вошел, сел на табурет, подмяв под себя рукопись. Взгляд его выражал недовольство и брезгливость.

— Слушай, старик, я тебе стал меньше платить?

— Нет, Роман Николаевич...

— Может я нарушил условия нашего уговора?

— Нет, Роман Николаевич...

— Так что же мне сообщают, что ты какую-то правду пытался

— Я выпил лишнего... Я...

    — Старик! Посмотри на меня, на себя, на свою дочь... — это все реальность, это не сюжет твоего рассказа. Никто сейчас не ворвется, не убьет меня, подлеца, не возложит на твою шею лавровый венок. Я настоящий, я не литературный герой. И это все, как ты говоришь, высокий стиль. А вот и просторечие.

     Гость резко, без замаха ударил хозяина в лицо.
— Это, старый козел, аванс, и ты знаешь, в отличие от государства, - я зарплату не задерживаю. А насчет правды...

    Она мне будет стоить, ну... максимум «штуку». А тебе, вернее твоей дочери, — дорого. Сейчас очень дорого — предать земле усопшего.   Дверь отворилась и затворилась вновь, впустив в комнату призрак белой метели. Ночь, как опытный гробовщик, тихо похоронила все: и боль, и заботы, и совершенно несбыточные мечты.

      Горбун собрал разбросанные листы рукописи. Он перечитал их ещё раз, грустно улыбнулся, и, скомкав, бросил в ведро. Потом достал новые и стал писать.

«Конец февраля. Зима умирает. Белыми руками метели хватается в агонии за ветви зеленых елей...»

Владимир Петрушенко