Лента Памяти. Расстрелять бы войну перед строем людей (По рассказам отца)

Пока был жив отец, я записывал его рассказы о войне. Сегодня сквозь эти строки, опаленные войной, вспоминаешь его — офицера, танкиста, прошедшего дорогами войны до стен Рейхстага, и всех солдат Великой Отечественной…
«Мы готовились к генеральному наступлению по всему фронту. Выпала небольшая передышка. Я беседовал с друзьями-разведчиками, вернее, мы спорили. Они мне доказывали свое: как трудно в «минус 30» дотащить «языка» живым до своих, а я им как танкист доказывал свое: как сложно в те же «минус 30» ремонтировать свою «тридцать четверку». Настроение было плохое. Прошел всего один день, как погиб мой хороший товарищ, тоже лейтенант, танкист, комвзвода Николаев. Глупо так погиб.<

Была у нас специальная команда кинологов, которая готовила собак-смертников. К собаке привязывалась взрывчатка с антенной взрывателя. Собаки обучались таким образом, что когда они слышали работающий двигатель танка, то брослись под него. Обычно это были немецкие овчарки. Умные животные, легко поддавались обучению. Вот и получалось: немецкие овчарки подрывали немецкие танки. А тут — глупейшая ситуация получилась. После очередного обучения на одну из собак надели настоящую взрывчатку со взрывателем. Решили проверить, как она будет на себе держать этот груз. Не будет ли сбрасывать. А в это время Сергей Николаев взял и завел свой танк, что стоял невдалеке. Двигатель решил прогреть. Овчарка услышала рев мотора, вырвалась и бросилась под танк... Немецкие пушки не могли взять эту «тридцать четверку». Как завороженная была – везде выживала. И ее командира — Николаева — называли бессмертным...
Это уже в самом конце войны, в мае сорок пятого, в Берлине, мы справили поминки по всем погибшим. Обошли ночью логово фашистов в полной темноте, без света фар. Потом, в один миг, Берлин осветили сотни прожекторов и фары наших танков. Я скомандовал своим экипажам: «Вперед! На Рейхстаг! И глядя на убегающих немцев, стал перечислять погибших своих друзей: «За Николаева! За старшину! За комбата!...».
Но это было потом. А пока — зима 42-го. Разошлись мы с разведчиками по разные стороны, каждый остался при своем мнении.
А на следующий день встретил я их у фельдшера. Притащили они все-таки по снегу, по морозу «языка» — матерого немецкого офицера. Заботились о его здоровье больше, чем о своем. Ватниками своими прикрывали. Сами промерзли до костей. Смотрю, просят у фельдшера спирт. «Нет,— говорит фельдшер (старшина) — спирт находится в спец¬пакетах противохимической защиты».
— Да брось, старшина,— говорят разведчики.— Сколько мы уже воюем! Никакой химической атаки никогда не было. — Помрем ведь от переохлаждения, старшина. На твоей совести смерть наша будет...
Не знаю, что они ему еще там говорили... Но уговорили. Распечатал он несколько пакетов. А на следующий день по закону подлости —полковая проверка во главе с генералом. Проверяли полную готовность к наступлению. Что дальше... Дальше сработал закон войны. Пакеты химзащиты оказались вскрыты, спирт украден... Трибунал!
Зимним утром выстроили полк под линеечку. Вдоль полка ведут старшину фельдшера. Он держится достойно. Идет спокойно. Смотрит в глаза ребятам-разведчикам. А они смотрят под ноги, в снег... Говорят, солдаты не плачут. Плачут! В тот день плакали сильные и мужественные парни из разведки, которым он помог. Его расстреляли перед строем».
...И падал снег. Был светлый, зимний день.
И было страшно умирать ему.
Я б перед строем всех живых людей
Из всех винтовок расстрелял войну!